Я прикурил для Кэрол сигарету, потом передал в подробностях разговор с Бернштейном. Внимательно слушая, по временам одобрительно кивая темноволосой головкой, Кэрол со знанием дела вникала в замысел будущей киноленты.
— Сэм просто великолепен, — заявила Кэрол, когда я кончил. — Так будет значительно лучше. Ты обязательно должен переработать сценарий, Клив. Я знаю, что ты сможешь это сделать, да ты и сам понимаешь, насколько это важно для тебя.
— Тебе хорошо говорить, Кэрол, — с горечью возразил я, но пойми, я в жизни не написал ни единого киносценария. Я потратил все утро, а результата нет.
Кэрол испытующе и удивленно смотрела на меня.
— Может быть, завтра все будет иначе, — с надеждой сказала она. — Сэм думает, что тебе не потребуется много времени, чтобы переработать вариант набело. Дело в том, что нужно поскорее приступить к студийному этапу работы над новым киносценарием.
Я раздраженно вскочил на ноги.
— Не знаю. Нельзя же заставить человека, когда ему не пишется.
Кэрол подошла и обняла меня.
— Не нервничай, Клив. Все будет хорошо, вот увидишь.
— К черту все дела. Сейчас я недену халат и весь вечер буду отдыхать. У тебя есть что читать?
— Я должна еще поработать, — ответила жена. — Кое-что исправить, изменить в сюжете.
— Не можешь же ты отдавать работе не только день, но и ночь, — возразил я, раздраженный тем, что даже вечером Кэрол была способна трудиться. — Отдохни. Это пойдет тебе на пользу.
Жена подтолкнула меня к двери.
— Не искушай, Клив, отдыхом. Он мне необходим, но и дело срочное. Посиди пока на террасе один. Посмотри, как здесь красиво. Как только я разберусь со своими бумагами, я сразу приду к тебе.
— Ничего не поделаешь, если ты не можешь оставить работу на завтра. — Я пошел в спальню, снял пиджак и надел халат. Потом вернулся на террасу и сел.
Солнце садилось, золотя вершины гор, видневшиеся на фоне ярко-голубого неба. На террасе было тихо, тепло и спокойно, но ум мой не знал покоя. Я глядел без прежнего восхищения на горы. Красота их меня не радовала. Я перевел взгляд на сад. И вдруг снова увидел, что на скамейке сидит какой-то человек. Плечи его опущены, руки зажаты между колен. И тут я узнал его — и словно чья-то ледяная рука сжала мое сердце. Джон Коулсон! Но он умер почти три года назад! Я видел его лежащим в гробу и видел, как потом обтянутый черным крепом гроб с мертвым телом драматурга унесли четверо пожилых мужчин в черном. И все же он сидел в саду, повернувшись ко мне спиной, неподвижный, как человек, погруженный в глубокое раздумье. Я вскочил, подбежал к перилам веранды и стал до боли в глазах всматриваться в того, кто показался мне Джоном. Когда я пригляделся более внимательно, фигура человека, сидящего на скамейке, превратилась в тень, отбрасываемую кустом роз, освещенным последним лучом заходящего солнца. Я долго стоял, вцепившись в перила, чувствуя, как мое сердце бешено бьется и как от ужаса я обливаюсь холодным потом. «Неужели я схожу с ума? — спрашивал я себя. — Что это? Обман зрения или Коулсон действительно пришел обратно из царства мертвых на землю?» Наконец я нашел в себе силы и, дотащившись до стула, сел. Наверное, я слишком много выпил, решил я. Никогда за все те годы, что я считался автором пьесы умершего драматурга, я не воскрешал в своем сознании ни единой детали своего прошлого. Но теперешняя моя работа над пьесой Коулсона, попытки имитировать написанные им диалоги, углубить его мысли привели к тому, что моя память, разбуженная этими внешними раздражителями, так живо восстановила образ, что достаточно было игры света и тени, чтобы мне показалось, что я вижу давно перешедшего в мир иной Джона. Я попытался убедить себя, что это — единственная причина моих галлюцинаций, и все же сердце мое трепетало от ужаса. Темнело. Я продолжал сидеть на террасе, думая о Коулсоне. Я знал, что поступаю беспринципно, превращая его пьесу в киносценарий, но я слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Я не должен был красть пьесу. Но не случись этого — я не стал бы известным писателем и не сидел бы на террасе шикарной виллы в одном из самых очаровательных уголков Калифорнии. Я никогда бы не встретил Кэрол. Я перевел дыхание — и нечего греха таить — я никогда бы не узнал Евы.
— Что ты тут делаешь в темноте? — спросила Кэрол, выходя на террасу. — Видно, не представляешь, сколько часов ты сидишь здесь, дорогой. Уже первый час.
Я вздрогнул от голоса, вернувшего меня к настоящему.
— Я думал, — ответил я и встал, почувствовав боль в затекших ногах и озноб. — Я даже не представлял, что так много времени. Ты кончила?
Жена обняла меня за шею и поцеловала.
— Не сердись, дорогой, — прошептала она мне на ухо. — Я набросала для тебя черновик нового сценария. Теперь тебе останется только подправить его и отвезти Бернштейну. Сценарий получился очень удачным. Ты не сердишься?
Я посмотрел на нее и позавидовал ей. То, что мне вообще не удалось, дается ей так легко.
— Но, Кэрол, ты не должна работать за нас двоих. Это же абсурд. Так дойдет до того, что я буду у тебя на содержании.
— Не сердись, — умоляла она, — ведь я только обобщила твои мысли и замечания Сэма. Даже стенографистка с успехом могла бы выполнить эту работу. Завтра ты все отшлифуешь и отдашь Сэму. Потом Р.Г. просмотрит сценарий, уверена, одобрит его, и тогда тебе действительно придется взяться за работу. Поцелуй меня и не хмурься. — Я поцеловал жену. — Пойдем спать, — сказала она. — Завтра я должна встать очень рано.
— Я сейчас приду, — ответил я, чувствуя, что меня одолевает хандра. — Иди. Я сейчас.
Кэрол пошла в спальню. Я вернулся на террасу и снова посмотрел на освещенную луной скамейку. Она была пуста, я закрыл окна и отправился спать.