Я добрался наконец до террасы и бухнулся в кресло. Услышав, что Тоти пошел на кухню и начал там возиться, я дрожащими руками развернул газеты.
На разные голоса и заголовки все без исключения газеты кричали об одном и том же: совершенное вчера вечером преступление на дороге положит преступлениям на дороге конец. Первые страницы во всю типографскую мочь вопили о том, что такого подлого и зверского дорожного убийства история ещё не знала.
Из статьи в «Палм-Сити инкуайерер» следовало, что погибший полицейский Гарри О'Брайен был гордостью полиции. Все три газеты поместили фотографию О'Брайена. Судя по внешнему виду, это был типичный для нашей полиции безжалостный зверюга лет тридцати, с безгубым ртом и тяжелыми, грубыми чертами лица.
«Палм-Сити инкуайерер» сообщала, что он был хорошим католиком, любящим сыном и добросовестным, честным полицейским.
«Всего за два дня до гибели О'Брайен рассказал друзьям, что в конце месяца они будут гулять у него на свадьбе, — читал я дальше. — Нам известно, что его бывшая невеста — это мисс Долорес Лэйн, известная эстрадная певица из ночного клуба «Маленькая таверна»».
В один голос газеты настоятельно требовали, чтобы городские власти во что бы то ни стало нашли водителя-убийцу и наказали его по заслугам.
Но напугали меня вовсе не галдеж и болтовня газетчиков. Куда большую опасность таил в себе настрой полиции.
Капитан полиции Джон Салливан вчера поздно вечером дал газетчикам интервью, в котором сказал, что в поисках убийцы О'Брайена примут участие все до одного городские полицейские и они будут искать его, не зная отдыха, пока не найдут.
«Можете не сомневаться, — так закончил Салливан десятиминутную речь, в которой возносил О'Брайена до небес, — мы найдем этого человека. Это не просто несчастный случай. И раньше случалось, что полицейские гибли в результате автомобильных катастроф, но водители держали ответ перед судом присяжных. Они не убегали, поджав хвост. Этот же человек сбежал. Тем самым он расписался в том, что он убийца, а убийцу в нашем городе я не потерплю. Я его достану из-под земли! Нам известно, что его машина сильно повреждена, и мы проверим все машины в городе. Все до единой. Владелец каждой машины получит справку о том, что его машина к этому делу непричастна. И если кто-то повредит машину позже происшествия, он обязан немедленно заявить об этом в полицию, иначе он окажется под подозрением. Ему придется объяснить моим ребятам, как именно случилось повреждение, а если он их не убедит, его ждет встреча со мной, и, если ему не удастся убедить меня, я ему не завидую. Все дороги уже перекрыты. Ни одна машина не выедет из города без проверки. Машина убийцы в ловушке, в этом нет сомнения. Ее куда-нибудь спрятали, но мы её найдем. А когда найдем, я растолкую её владельцу, что убивать моих парней, да ещё рвать после этого когти — это очень вредно для здоровья».
Неудивительно, что к десяти часам, когда я избавился от Тоти и более или менее переварил прочитанное, я успел влить в себя два двойных виски.
Неужели полиция в состоянии проверить все машины в городе? Казалось, это невозможно — слишком много работы, но вдруг я вспомнил, что однажды читал, как полицейские перерыли буквально все мусорные ящики в городе в поисках орудия убийства и после четырех дней безумной работы они его нашли. Нет, ни в коем сдучае нельзя недооценивать Салливана. Если он не рисовался перед газетчиками, если действительно считал это делом чести, наверное, проверить все машины в городе можно — если не за три дня, то за месяц.
В десять часов я вышел к воротам и стал высматривать Люсиль.
У меня было слишком мало времени, чтобы составить четкий план ближайших действий, но два важных решения я принял. Во-первых, я твердо решил, что и речи не может быть о том, чтобы идти в полицию с повинной, во-вторых, если «кадиллак» все-таки найдут, мне придется взять вину на себя.
Я принял это второе решение вовсе не потому, что пылал страстью к Люсиль. Просто я понял, что у меня нет выбора. Гибнуть обоим — в этом не было никакого смысла, к тому же я действительно чувствовал себя виноватым. Не сорвись я вчера, веди себя как человек, она бы не убежала, не села бы одна за руль.
Но если выяснится, что наезд совершила она, выяснится и все остальное, и я не только потеряю работу, но ещё могу загреметь в тюрьму как соучастник. Взяв же всю вину на себя и вообще скрыв роль Люсиль, я мог в случае удачи отделаться легким приговором и рассчитывать на то, что Эйткен снова возьмет меня к себе, когда я выйду из тюрьмы.
Я все ещё размышлял над этим, когда подъехала Люсиль.
Поставив велосипед в гараж, я провел её в гостиную.
— Читали газеты? — спросил я её.
— Читала. Да и по радио все утро об этом говорят. Вы слушали радио?
— Радио? Нет, мне как-то не пришло это в голову. И что они говорят?
— Они просят помощи у населения. — Голос её дрожал. — Они просят любого, кто вчера вечером видел на дороге поврежденную машину, прийти и заявить об этом. Они просят всех владельцев гаражей немедленно звонить в полицию, если к ним кто-то обратится с просьбой отремонтировать поврежденную машину. — Бледная, с вытянувшимся лицом, она стояла и смотрела на меня. — О Боже, Чес... — Она уткнулась носом мне в плечо и вдруг оказалась в моих объятиях. — Что же будет? Ведь они меня найдут. Что мне делать?
Я крепче обнял её.
— Все будет хорошо, — успокоил я её. — Я все обдумал. Вам нечего бояться. Давайте-ка лучше все обговорим.
Она оттолкнула мои руки и хмуро уставилась на меня.
— Как вы можете так говорить! Что значит «нечего бояться»?
Момент был далеко не лирический, но я вдруг поймал себя на мысли о том, до чего она ослепительно хороша в этой кофточке с открытым воротом и облегающих бледно-зеленых брюках.
— Садитесь, — сказал я и подвел её к кушетке.
Она села. Я поставил кресло напротив.
— Тонуть обоим нет смысла, — решительно заговорил я. — Если машину найдут, я беру всю вину на себя.
Она ошарашенно смотрела на меня.