Одним нравится женская грудь, другим — ноги, третьим — зад. Такой очаровательной попки, как у Люси, видеть мне не доводилось, и я так засмотрелся на нее, что не обратил вниманий на остальные части ее тела. Она проходила мимо салуна, когда из двери вывалился пьяный толстяк и врезался в нее Люси отбросило к мостовой, и она наверняка угодила бы под одну из несущихся машин, если б я не успел схватить ее за руку и прижать к себе.
Она посмотрела на меня, я — на нее. Чистые синие глаза, вздернутый носик, веснушки, широкий, испуганный рот, длинные шелковистые белокурые волосы, маленькая грудь, стоящая торчком под белым хлопчатобумажным платьем произвели на меня неизгладимое впечатление. Мне сразу стало ясно, что эту женщину я искал всю жизнь.
За годы службы в армии я встречался с разными женщинами. Опыт научил меня, что к каждой нужен особый подход. Учитывая застенчивость и смятение Люси, я решил воззвать к ее доброму сердцу. Объяснил, что я совсем один, друзей в Майами у меня нет и, раз уж я спас ее от неминуемой гибели, она просто обязана пообедать со мной.
Она долго смотрела на меня, пока я пытался изобразить на лице одиночество, а затем кивнула.
Три последующие недели мы встречались каждый вечер. Я чувствовал, что понравился ей. Таким девушкам необходима крепкая мужская рука, на которую они могут опереться. Она работала бухгалтером в зоомагазине на Бискайском бульваре, поэтому могла уделять мне только вечера. Я взял ее штурмом. Сказал, что у меня есть шанс купить стрелковую школу, и поделился с ней идеями, реализовав которые, мог рассчитывать на солидный доход.
В армии США я считался вторым стрелком. Моих медалей, призов и кубков хватило бы для того, чтобы заставить небольшую комнату. К тому же три года я был снайпером во Вьетнаме. Об этом я Люси не сказал. Если б она узнала, наши отношения, возможно, не сложились бы так удачно. По существу, снайпер — хладнокровный убийца. Работа эта нужная, я к ней привык, но никогда не испытывал желания рассказывать кому-либо об этих годах. После демобилизации мне пришлось выбирать новую дорогу в жизни. Я умел только стрелять. В этом было мое призвание. И, увидев объявление о продаже стрелковой школы, я понял, что нельзя упускать такую возможность.
— Давай поженимся, Люси, — предложил я ей. — Будем вместе поднимать эту школу. С твоим умением вести учет, а моим — стрелять — дело выгорит. Как по-твоему?
В ее синих глазах отразилось сомнение. Ей недоставало решительности, она никогда не знала, то ли идти вперед, то ли повернуть назад. Я видел, что она любит меня, но к замужеству она относилась очень серьезно, и рассчитывать на ее мгновенное согласие не приходилось. Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие, прежде чем, после долгих колебаний, она утвердительно кивнула.
Так мы поженились и купили школу. Первый месяц мы жили, как в раю, о котором, мне казалось раньше, можно только мечтать. Роль мужа-хозяина меня вполне устраивала. Хотя готовила Люси не шибко и уборке бунгало предпочитала чтение исторического романа, в постели она искупала все прочие недостатки, и ей, похоже, нравилось, что все вопросы решает муж. Но потом, когда денежный ручеек не превратился в полноводную реку и круг наших клиентов по-прежнему ограничивался шестью стариками, которые вместе платили 103 доллара в неделю и расстреливали мои патроны, я начал волноваться.
— Нужно время, — говорил я себе. — Имей терпение.
Однако ничего не изменилось и к концу четвертого месяца, поэтому я принял решение переложить часть ответственности на Люси и созвал семейный совет.
— Мы должны подновить нашу школу, дорогая. Потом начать ее рекламировать. Беда в том, что до Парадиз-Сити пятнадцать миль. Это много. Если люди не знают о том, что мы здесь, с какой стати они приедут к нам.
— Да, — кивнула Люси.
— Я куплю краску, и мы начнем приводить нашу школу в порядок. Что ты скажешь?
— Я согласна, — она улыбнулась. — Нас это развлечет.
Вот так мы и развлекались во второй половине того ясного солнечного дня. С моря дул легкий ветерок, волны лениво плескались о песок, солнце еще припекало, хотя тени становились все длиннее.
Я красил тир, Люси — бунгало. Один раз мы прервали работу, чтобы выпить по чашечке кофе, второй — чтобы съесть сандвичи с ветчиной. В очередной раз макая кисть в ведро с краской, я увидел черный «кадиллак», приближающийся к школе.
Я опустил кисть в ведро, торопливо вытер руки и выпрямился. Люси, я заметил, последовала моему примеру. И она с надеждой смотрела на большой черный автомобиль, выкатившийся на подъездную дорожку.
Я различил шофера и двух пассажиров на заднем сиденье. Все в широкополых черных шляпах, выглядели они, как три нахохлившиеся черные вороны, застывшие на шесте. Наконец «кадиллак» остановился в десяти ярдах от бунгало.
Я направился к низкорослому, коренастому мужчине, вылезшему из машины. Второй пассажир и шофер остались на своих местах.
Теперь-то, оглядываясь назад, я вижу, что в манере держаться этого человека чувствовалось что-то зловещее, хищное, но все мы крепки задним умом. А подходя к нему, я лишь надеялся заполучить еще одного клиента. Иной причины для его приезда сюда я не видел.
Коренастый мужчина смотрел на Люси, которая слишком стеснялась, чтобы поздороваться с ним, затем повернулся ко мне. Его полное смуглое лицо осветилось улыбкой, блеснули золотые коронки зубов. Он шагнул навстречу, протягивая маленькую пухлую руку.
— Мистер Бенсон?
— Я самый.
Мы обменялись рукопожатием. Кожа у него была сухая, словно спинка ящерицы. В пальцах чувствовалась сила.
— Огасто Саванто.
— Рад познакомиться, мистер Саванто, — знать бы тогда, сколь мало радости принесет мне эта встреча.
Мне показалось, что ему лет под шестьдесят и родом он из Латинской Америки. Полное лицо с едва заметными оспинками, усы щеточкой, скрывающие верхнюю губу, и змеиные глаза — бегающие, подозрительные, даже жестокие.
— Я слышал о вас, мистер Бенсон. Мне говорили, что вы прекрасно стреляете.
Я смотрел на «кадиллак». Шофер более всего напоминал шимпанзе: маленький, темнокожий, с бусинками глаз на плоском лице и сильными волосатыми руками, спокойно лежащими на руле. Рассмотрел я и второго пассажира. Молодой парень, тоже смуглый, в солнцезащитных очках на пол-лица, в черном костюме и ослепительно белой рубашке. Сидел он, не шевелясь, глядя прямо перед собой. Моя персона нисколько не интересовала его.