Бруно Фанчини на вид было лет сорок пять. У него были пышные пепельные волосы. Его красивое, аристократическое бледное лицо с правильными чертами казалось высеченным из мрамора. Его глаза были живы, более живы, чем у многих здоровых: большие, выразительные черные глаза, которые говорили, что этот человек выдающихся способностей, обладающий проницательным и доброжелательным характером, не лишенный чувства юмора, но который мог быть безжалостным, когда необходимо.
Было жутко стоять и смотреть в эти живые умные глаза, зная, что он ничего не может сказать и что он беспомощен, как мертвец. Я кожей чувствовал, как он разглядывает меня с дружеским интересом, и этот интерес меня смутил. Чтобы скрыть охватившее меня волнение, я неловко поклонился и отступил в тень.
— He отвезти ли синьора Бруно в дом, синьоpa? — спросил я.
Лаура сообразила, что опасно позволять Бруно и дальше изучать меня. Она прошла между креслом и мной.
— Тебе будет лучше в доме, Бруно. Ты уже давно находишься на воздухе!
Когда она отвернулась от него, я поймал взгляд, которым Бруно окинул жену. Этот взгляд поверг меня в шок. В глубине глаз таился гнев, презрение и.., даже ненависть. Взгляд был мимолетным, я даже сказал себе, что мне все показалось, но в глубине души понимал — я не ошибся.
Я подошел к изголовью кресла.
Лаура повернулась ко мне:
— Отвезите синьора Бруно в дом. Только осторожно, не трясите кресло.
Я вкатил кресло в огромную спальню и включил неяркий свет.
В центре комнаты стояла громадная кровать. Богатые персидские ковры покрывали мозаичный пол. Стены были увешаны гобеленами. Дорогое убранство комнаты говорило не только о богатстве хозяина, но и хорошем вкусе.
Я развернул кресло и поставил его вдоль кровати.
Лаура стояла рядом, наблюдая за мной. Она не сделала ни единого жеста, не сказала ни единого слова, чтобы помочь мне, не посоветовала, как лучше обращаться с Бруно.
Они оба наблюдали за моими действиями, и я занервничал. Наконец справившись с собой, отвернул одеяло, потом снял тонкий плед, укрывавший длинное, истощенное тело, облаченное в серую шелковую пижаму. Из брюк пижамы торчали длинные, узкие, как у скелета, ступни. Я просунул одну руку под лопатку Бруно, другую под колени и поднял его. Я ожидал ощутить тяжесть, но тело оказалось таким легким, что я едва не потерял равновесие. Я неловко положил его на постель, прикрыл одеялом и отступил. Разволновавшись, я даже запыхался и покрылся испариной.
— Благодарю вас, Дэвид, — сказала Лаура спокойно. — Вы можете идти. Ваши услуги потребуются завтра в восемь часов утра. Пожалуйста, будьте пунктуальны.
Я поклонился Бруно, потом Лауре и вышел на веранду.
Я слышал, как Лаура сказала:
— Он немного неуклюж, но, думаю, быстро освоится и научится поднимать тебя. Включить радиолу? Ты хотел бы послушать Шопена или тебе почитать?
Я удивился, каким образом он дает ей понять о своем выборе, и размышлял о том, как ужасно быть заключенным в мертвое тело, зависеть от человеческой доброты, знать, что ты всем в тягость, что всем надоело возиться с тобой и все ждут, когда ты умрешь.
Я подходил к лодочному ангару, когда до меня донеслись первые прозрачные звуки шопеновского Этюда ми-бемоль. Я задержался на мгновение и продолжил спускаться по лестнице к ангару.
***
На следующее утро я поднялся на виллу и заглянул в комнату Бруно. Высокая костлявая женщина со строгими карими глазами, длинным, тонким, красноватым носом, тонкогубым, волевым ртом поправляла прическу. Ей было за сорок. Это была сестра Флеминг. Озлобленная своим стародевичеством, обладая неприметной внешностью, неприветливыми манерами, тем не менее я сразу это понял, что это женщина полная самообладания, которая, как никто более, подходила для ухода за тяжелобольным, и она не знает, что такое волнение и неуверенность.
Увидев ее в комнате, я постучал в уже приоткрытую дверь и, пока ждал разрешения войти, подвергся самому внимательному и пристрастному осмотру.
— Новый работник? — спросила она на плохом итальянском, и я сразу узнал пронзительный голос, который слышал по телефону.
— Да, синьора, — ответил я по-английски.
— Зовите меня «сестра». Я буду готова через пять минут. Пожалуйста, подождите на веранде. Как ваше имя?
Я представился.
— Очень хорошо, синьор Чизхольм, — сказала она. — Я не ошибусь, если скажу, что вам не приходилось прежде заниматься подобной работой?