— И котолетте а-ля миланезе. Она кивнула.
— И бутылочку сасселлы?
— Хорошо.
Когда Пьеро ушел на кухню, она открыла сумочку и протянула мне портсигар. Я взял сигарету, первую за два последних дня, дал прикурить ей, закурил сам — все это было похоже на сон. Сам себе я казался мыльным пузырем, который тут же лопнет, стоит только слегка его задеть.
— Вы, наверное, думаете обо мне черт знает что? — спросила она, глядя мне в глаза.
— Нет. Я просто не могу поверить своему счастью.
Она улыбнулась:
— Вы, наверное, подумали, что я шизофреничка?
— Ничего подобного я не думаю. Мне кажется, что вы действовали импульсивно, а теперь боитесь, как бы вам не пришлось раскаиваться.
— Нет. Что случилось, то случилось. Не в моем характере убегать или устраивать сцены.
— Устраивать сцены, — машинально повторил я. — Мы оба позволили себе некоторую несдержанность. Но, мне кажется, жизнь была бы гораздо привлекательнее, если бы мы шли навстречу своим желаниям, а не сдерживали своих чувств.
— Вы действительно так думаете?
— Да.
— Хорошо. Тогда я буду следовать своим желанием. Как вас зовут?
Я обрадовался, что надел сегодня чистую рубашку и побрился, поскольку далеко не каждое утро я утомлял себя бритьем.
— Дэвид Чизхольм, а ваше?
— Лаура Фанчини.
— Я думал, что у вас американское имя, а Фанчини — знаменитая итальянская фамилия.
— Я — американка, мой муж — итальянец. Я посмотрел на нее в упор:
— Итальянец или был итальянцем?
— Это имеет значение?
— Для меня — да.
— Ни то ни другое.
Вернулся Пьеро и поставил на стол два бокала «кампари» и бутылку минеральной воды.
— Ризотто будет готово через пять минут, а пока выпейте «кампарио, доставьте мне удовольствие, синьора, я угощаю.
Я положил руку на его кулак и слегка подтолкнул.
— Пьеро, у вас, наверное, много дел, — многозначительно сказал я.
Он понял мой намек и с улыбкой вернулся за стойку.
— Что вы имеете в виду — «ни то ни другое»? Он жив или мертв?
— Всего понемногу: он попал в аварию и не может ни говорить, ни двигаться, но пока жив. Вот уже четыре года.