В вестибюль гостиницы «Келлоуэй-отель» я вошел в самом начале одиннадцатого.
За конторкой дежурного администратора сидел старик-негр. У дверей торчала пропылившаяся пальма, здесь же стояли пять бамбуковых стульев — они выглядели так, словно на них никто никогда не садился. Все дышало убожеством и запустением.
Я остановился и осмотрелся.
В углу, в единственном кожаном кресле, сидела плохо одетая женщина. Она не сводила с меня глаз, из уголка густо накрашенных губ свисала сигарета.
Это была Римма, но я не сразу узнал ее. Коротко подстриженные волосы были уже не серебристого, а кирпично-красного оттенка. На ней был поношенный черный костюм и застиранная и вылинявшая зеленая блузка.
Чувствуя на себе пристальный взгляд старика-негра, я пересек вестибюль и подошел к Римме. Мы смотрели друг на друга. Ее отекшее лицо покрывала нездоровая бледность, она выглядела старше своих тридцати лет. Пятна дешевых румян если и могли кого-то обмануть, так, вероятно, только ее самое. Выражение глаз — равнодушных, выцветших глаз уличной женщины — было мрачным, они напоминали камешки, брошенные в черно-синие чернила. Я с содроганием отметил про себя, как сильно она изменилась за это время. Разговаривая с ней по телефону, я мысленно представлял ее такой, какой видел в последний раз.
Я заметил, что ее глаза быстро пробежали по моему костюму, ботинкам, потом остановились на лице.
— Хэлло, Джефф! Давненько мы не виделись.
— Давай-ка лучше пойдем куда-нибудь, где можно поговорить, — сказал я внезапно охрипшим голосом.
Римма удивленно подняла брови.
— Я не хочу тебя ставить в неудобное положение, ты теперь большой человек. Если твои богатые дружки встретят тебя в моем обществе, они черт знает что подумают.
— Да, но тут невозможно разговаривать. Пойдем посидим в машине.
Римма отрицательно покачала головой.
— Будем говорить здесь. Не обращай внимания на Джо. Он глухой, как столб. Ты не закажешь мне что-нибудь выпить?
— Можешь заказывать себе все, что твоей душе угодно.
Она встала, подошла к конторке администратора (негр, хмурясь, отодвинулся от нее) и нажала кнопку звонка.
Откуда-то появился рослый полный итальянец с жирными черными волосами и густой щетиной на подбородке. На нем была грязная ковбойка и еще более грязные фланелевые брюки.
— Тонни, бутылку виски, два стакана и графин содовой, — распорядилась Римма. — Да поживее.
Итальянец мрачно взглянул на Римму.
— А кто будет платить?
Римма кивком указала на меня.
— Он… Поторапливайся.
Черные, налитые кровью глаза итальянца на мгновение задержались на мне. Он кивнул и скрылся в глубине холла.
Я пододвинул к креслу Риммы бамбуковый стул и сел так, чтобы видеть вход в вестибюль.
Римма вернулась на свое место. Пока она шла, я успел заметить и ее порванные чулки, и донельзя изношенные, чудом державшиеся на ногах туфли.
— Ну, прямо-таки как старые добрые времена, правда? — заметила она, усаживаясь. — Только ты теперь женатый человек. — Римма вынула сигареты, снова закурила и выпустила дым через нос. — Ты не потерял времени даром, особенно если учесть, что мог бы все эти годы торчать за тюремной решеткой, а то и гнить в земле где-нибудь в уголке тюремного двора.
Итальянец принес виски. Я уплатил, и он, бросив на меня пристальный взгляд, снова исчез на кухне.
Римма трясущейся рукой налила себе почти полный стакан виски и пододвинула бутылку мне. Я даже не притронулся к ней. Римма жадно проглотила половину того, что было в стакане, и лишь после этого разбавила оставшееся в стакане виски содовой водой.
— А тебе, видно, и говорить-то не о чем, да? — спросила она, не сводя с меня глаз. — Как ты жил все эти годы? Вспоминал хоть иногда обо мне?
— Вспоминал.