Второй детектив негромко разговаривал с Маззо, который то и дело пожимал своими обезьяньими плечами.
Я вернулся в гостиную и сел, обхватив голову руками. Мне было настолько тошно, что я даже не мог думать.
Внизу захлопали дверцы машин, заревели моторы, и я невольно выпрямился и вышел на балкон посмотреть, как уезжали полицейские машины в сопровождении санитарной.
Все так просто и легко! Власть денег!
Я успел возвратиться с гостиную, и сразу же отворилась дверь и вошла миссис Харриет. Закрыв за собой дверь, она внимательно посмотрела на меня.
— Дорогой Джерри, все устроено. Вы не понадобились. Торжествующая улыбка тронула ее губы.
— Ложитесь спать. Примите снотворное. И помните, что для бедняжки Этты это был лучший исход...
Подойдя к дверям, она добавила:
— Вам не надо присутствовать на дознании, Джерри. Доктор Вейсман все организует. Такой полезный человек! Но вы, разумеется, должны будете присутствовать на кремации. Однако вас никто не побеспокоит... Спокойной ночи!
Она помахала мне пальцами и исчезла.
Следующие шесть дней тянулись для меня как шесть лет...
Маззо приносил мне еду. Он ничего не говорил, да и мне нечего было ему сказать. Я часами торчал на балконе, читая книжонки в бумажных переплетах. По вечерам я смотрел телевизор. Спал я только с помощью снотворного. Я пытался успокоить себя рассуждениями о том, что я работаю на Фергюсона за сотню тысяч в год.
Но сколько раз на дню я вспоминал дикий вопль Лоретты и звук удара ее тела о пол холла! Передо мной возникали переполненные отчаянием глаза, я слышал, как она говорит: «РАДИ БОГА, ДЖЕРРИ, НЕ ВЕРЬ ТОМУ, ЧТО ТЕБЕ ГОВОРИТ ЭТА СТАРАЯ СУКА, НЕ ВЕРЬ ДЮРАНТУ. ВЕРЬ ТОЛЬКО МНЕ!» Кроме того, я думал о человеке, расхаживающем взад и вперед по комнате с окнами, забранными решетками...
На шестой день Маззо, подавая мне завтрак, сказал:
— Все в порядке. Дознание прошло, как сон. Наденьте маску. Ее сожгут сегодня утром в одиннадцать.
Мне хотелось съездить кулаком по его обезьяньей роже. Хотелось крикнуть ему: это ты убил ее!
Я поднялся и молча прошел в ванную.
— Что-то вас беспокоит? — спросил Маззо, идя следом за мной.
— Мне ничего не надо. Выйди отсюда!
— Успокойтесь! Говорю вам: никаких проблем! — и он усмехнулся. — Надевайте маску и черный костюм.
Миссис Харриет, ее пудель и я были единственными участниками этой траурной церемонии. Мы поехали в крематорий в «роллсе». Перед нами ехала одна машина, позади нас — другая.
Новость, видимо, все же просочилась. Ворота крематория осаждали газетчики и репортеры с телевидения. Охрана высыпала из сопровождавших нас машин, устроила свободный проезд для «роллса» и оттеснила всех зевак.
Церемонией руководил пожилой священник. Его морщинистое лицо привычно приняло скорбное выражение. Казалось, он трепещет перед миссис Харриет и благоговейно произносит слова утешения. Возможно, именно из уважения и почтения к большим деньгам заупокойная служба тянулась бесконечно долго.
Когда гроб поехал в печь, я опустился на колени. Я не произносил молитв с детского возраста, но за Лоретту я молился искренне.
Проклятый пудель начал тявкать.
Подыскивая проникновенные слова для молитвы о Лоретте, я услышал, как миссис Харриет сказала собачке:
— Тише, дорогой! Надо уважать мертвых...
Прошло еще два дня... Я ел, сидел на балконе, читал и ждал.
На третий день, когда я сидел на балконе после завтрака, я заметил, как подкатил «ролле». Появился Джонас с чемоданом, который он сунул в багажник. Потом на крыльцо вышла миссис Харриет с пуделем на руках. Она задержалась, чтобы сказать что-то Джонасу, тот поклонился. Она села в машину, и ее увезли.
Как же я обрадовался!